В середине октября я провожал из Софии армянскую добровольческую роту, вошедшую в состав македонского легиона, который прославился вскоре своими жестокостями. Стоял прекрасный день балканской осени, солнце светило ярко, в городе было еще мало раненых, и война имела еще ликующий вид. Добровольцы выступали из здания женской гимназии, в которой жили и обучались приемам. Их было 230 смуглых и волосатых людей, в возрасте от 19 до 45 лет. Публика с самым разнородным прошлым. Старый армянский боевик, который давно уже обжился в Софии, завел маленькую кофейню и отвел в ней угол часовщику, покинул теперь свою семью и свою кофейню и идет за Андраником.
Тут и юноша 22 лет, из которых 14 он прожил в Лондоне: мальчиком был взят после армянской резни на воспитание лондонским благотворительным обществом, служил кондуктором, сросся с Англией, еле говорит по-армянски; но смутные детские воспоминания, очевидно, прочно залегшие на дне души, внезапно пробудились и заставили лондонского кондуктора покинуть Англию, надеть холщовый мешок и идти против турок; пуще всего “англичанин” опасается, как бы не пришлось в походе отпустить бороду и усы. Рядом с ним бессемейный корчмарь, который тщательно вел свое небольшое хозяйство, держал на счету каждую стотинку (сантим), а тут позвал своего наемного помощника и сказал ему: “Владей до моего прихода, а не вернусь — твое будет”. Есть в отряде приказчики, учителя, много рабочих, преимущественно сапожников из Румынии. Есть люди случайные, просто не знавшие, куда приткнуться, есть озорники, которым хочется раззудить плечо. Судьба связала на время их всех тугой петлей: мечтателей и авантюристов, рыцарей и озорников.
Платье у добровольцев свое, штатское, только подобранное и подтянутое на военный лад; на многих плотные онучи, ловко охваченные ремнями от локтей. На спине — холщовая сумка и башлык, сбоку — лядунка и у большинства собственный револьвер. Все в цветах. На высоких барашковых шапках у ворота и вокруг пояса цветы. И вот все это вместе: барашковые шапки, тугие пояса, башлыки, чистые мешки и цветы — придавало отряду не только боевой, но и праздничный вид.
Ротой командует армянин-офицер, в форме. Его величают просто “товарищ Гарегин”. Гарегин, это бывший студент Петербургского университета, привлекавшийся по знаменитому “лыженскому” процессу “Дашнакцутюн” и оправданный после трехлетнего заключения. Он прошел в Софии курс военного училища и числился до войны подпоручиком запаса болгарской армии. Гарегин — поэт, оратор и воин — весь пламенный от значительности выпавшей на его долю миссии.
Но душою отряда является Андраник. Он великолепен в своем защитного цвета костюме, в высокой каракулевой шапке и ладных солдатских сапогах, из которых торчит плеть, символ неофициальной власти. Сбоку у него бинокль и браунинг, на груди целый букет с надписью на ленте: “Свобода или смерть”, это подношение армянок из комитета Красного Креста. Жены, сестры и дочери добровольцев теснятся к тем рядам, где их мужья, братья и отцы. Старательно марширует отряд, в котором теперь трудно признать корчмарей, приказчиков и кафеджиев. Недаром Гарегин десять дней по десять часов в день обучал их тайнам строевого искусства. Он совсем охрип от команды и речей, у него лихорадочный вид, и его иссиня-черные волосы бурными волнами выбиваются из-под офицерской фуражки. Молча идет перед ротой Андраник, четкой молодой походкой. Все в нем — поблескивающий взгляд, колючие усы и даже башлык с золотой кистью — свидетельствует, что он снова попал в свою стихию.
— Ты меня не узнал? — обращается один из добровольцев к армянскому журналисту. — А я у тебя в Константинополе в твоей редакции “Азатамарт” чай тебе варил...
В задних рядах отряда 30 душ нестроевых, с жестяными мисками и ведрами. Так они без ружей и штыков, с одной кухонной посудой, совершат весь поход, подвергаясь, наравне с прочими, всем его тяготам и опасностям... В роте четыре унтер-офицера, четыре фельдшера; в пути к ней присоединился позже еще доброволец доктор, тоже армянин-эмигрант.
Поют песню об Андранике: “Весна наступает, и вместе с первым голосом весны раздается воинственный клич Андраника, который стоит в горах Сасуна и зовет нас к бою”. Молча идет вперед Андраник, только еще отчетливее становится его шаг... Раздаются тихие, еле слышные звуки соринга, армянской пастушеской свирели. Сперва они заглушаются говором и криками, но постепенно пробивают себе дорогу, и уж можно различить мелодию: “Милый друг, я умираю”... Оказывается, это гимн конституционной Турции. Потом опять поют песнь об Андранике. Высокий худой армянин, балагур и забавник — ротный шут — совсем растворился в ритме шагов и звуков: глаза его полузакрыты, шапка сползла на большой, потный нос, но он не поправляет ее и, размахивая длинными костистыми руками, поет о герое, который стоит в горах Сасуна и вместе с первым дыханием весны зовет дружину к бою.
Дорога сменяется шоссе, которое за мостом прямой лентой меж деревьев уходит в гору. Направо гора Витоша, с которой для многих членов отряда связаны партийные воспоминания. В 1904 году погиб на Витоше от динамитных опытов один из основателей партии “Дашнакцутюн”, воспитанник Петровской Академии Христофор Микаэльян, примыкавший раньше к Народной воле, — на этой горе он подготовлял покушение на Абдул-Гамида. В 1905-1906 гг. тут же, под Витошей, помещалась партийная военно-инструкторская школа, которая воспитывала, под руководством болгарского офицера, воевод для армянских чет...
Нужно прощаться. Гарегин из офицера превращается в патетического оратора. Он говорит о том, что армян всегда считали безличными и трусливыми, нацией без священного огня, способной только ползать и наживаться; однако последние 25 лет показали, что и армяне умеют бороться и умирать за свободу... Женщины забрасывают оратора цветами. Не хотят отрываться жены и дочери от близких своих, но нужно прощаться. Команда — отряд выстраивается и с песней вперед! Не выдерживает Андраник, перескакивает через придорожный ров и дает несколько выстрелов вверх из браунинга. Из добровольческих отрядов откликается ему громовое пятиминутное эхо — точно в Сасунских горах. Сотни рук подняты вверх. Резко, отчетливо бьют браунинги, маузеры, парабеллумы, глухо, точно небольшие пушки, лают бульдоги. Руки с револьверами подняты словно к присяге: “Свобода или смерть”. Такова маленькая глава чистой романтики в страшной книге балканских событий.
В конце ноября я видел в Софии первых раненых из армянского отряда, человек двадцать. Выглядели они совсем не так, как в тот солнечный день, когда я провожал их под звуки песни об Андранике. Армянские воины проявили героизм в боях за взятие городов Мастанли, Узун,Мерефте, Шаркей, Родосто и др. У села Мерханли был разгромлен корпус под командованием турецкого генерала Явера‐паши. Явер был взят в плен.
Капитан Николов заявил: «участники этой роты могут гордиться своей отважной деятельностью. А Армения должна быть уверена, что имея таких сыновей, которые способны умереть даже за чужое дело, она в недалёком будущем обретёт счастливую и долгую свободу» Бывший губернатор Родосто‐Колиопольской губернии Иван Димитриев писал: «Армяне, участвовавшие в походах армянской роты, да и те, кто находился вне её, до конца были преданы освободительной борьбе Болгарии, они достойно несли в своём сердце имя поэта Яворова с его чудесной элегией «Армяне». Этим стихотворением Яворов навечно связал своё имя и свою неувядаемую славу с судьбой и именем армянского народа. Он также связал узами дружбы наши два народа». Многие воины Андраника и Нжде были награждены болгарскими, греческими и сербскими орденами. Сами же полководцы стали легендами освободительного движения христианских народов от турецкого ига.
.
Источники: Лев Троцкий: «Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война» / Г.Б.Гарибджанян : «Народный герой Андраник».
.
Материал подготовил Арег Галстян, «time to analyze» - politics, society, and ideas