К 175-летию гибели Александра Сергеевича Пушкина
Александр Сергеевич Пушкин... Гений русской поэзии, волнующий умы и сердца до сих пор, родной и близкий армянам уже более двух столетий. Он обращался в своем творчестве также к Армении, к армянским образам и мотивам. Особенно много "армянского материала" в знаменитом "Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года", изданном с некоторыми сокращениями в 1836 г.
Именно в этой интереснейшей и художественно совершенной и лаконичной путевой прозе великий русский поэт отмечает свободолюбие, гостеприимство и храбрость армян, с которыми ему довелось встретиться в своих дорожных приключениях, рисует привлекающие своей свежестью и реальностью картины самобытной армянской природы.
"Путешествие в Арзрум", дающее точную и увлекательную хронологию успешного продвижения русских войск в ходе русско-турецкой войны в глубь вражеской территории, по сути - Западной Армении, изобилует точными наблюдениями, пронизано тонким чувством юмора и, наконец, с явной симпатией живописует древнюю землю, обычаи и нравы Армении, и это заставляет армянского читателя как прошлых веков, так и нынешнего, XXI века, перечитывать это нетленное пушкинское творение как в оригинале, так и в наиболее удачных армянских переводах... "Армянская струя" берет начало со второй главы произведения, где русский поэт констатирует: "В Тифлисе главную часть народонаселения составляют армяне: в 1825 году было их здесь до 2500 семейств. Во время нынешних войн ( русско-турецких. - Р.Б.) число их еще умножилось".
Пушкин вступает на библейскую землю, и впечатления его резко отличаются от "грузинских" страниц очерка: "Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении. Широкая дорога, осененная деревьями, извивается около горы. На вершине Безобдала я ... очутился на естественной границе Грузии. Мне представились новые горы, новый горизонт; подо мною расстилались злачные зеленые нивы. Я взглянул еще раз на опаленную Грузию и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился: климат был уже другой... Я ехал один в цветущей пустыне, окруженной издали горами ..."
Далее Пушкин дает в "Путешествии..." описания своих встреч с крестьянами-армянами, переправлявшими тело убитого в Персии Грибоедова в Тифлис. О трагически погибшем от рук мусульманских фанатиков друге Пушкин отзывается с великой грустью от потери гениальной личности, не успевшей сказать своего последнего слова в поэзии...
В Гергерах, по словам поэта, "демон нетерпения" вновь овладевает Пушкиным, и он пускается в путь, который описывает с нескрываемым восторгом: "Я ехал посреди плодоносных нив и цветущих лугов. Жатва струилась, ожидая серпа. Я любовался прекрасной землею, коей плодородие вошло на Востоке в пословицу..."
Весьма примечательны для нас строки Пушкина об Арарате. Достигнув казацкого поста и расположившись здесь на ночлег, Пушкин засыпает "как убитый", но, разбуженный на заре казаками, чувствует, что "бодр, здоров", и замечает: "Я вышел из палатки на свежий утренний воздух. Солнце всходило. На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора. "Что за гора?" - спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: "Это Арарат". Как сильно действие звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни..."
Однако Пушкина ввели в заблуждение сопровождавшие его казаки, абсолютно не разбиравшиеся в армянской топонимике и тем более в фонетике - ведь непривычные русскому слуху и "Арарат", и "Арагац" искаженно звучали почти одинаково! Поэт никоим образом не мог видеть Арарат - маршрут его пролегал по северу Армении, через Гюмри и Карс, откуда при всем желании невозможно увидеть библейскую гору! Великому поэту, несомненно, открылся Арагац, и именно в этом, скорее всего, объяснение тому, что он довольно скупо и "непоэтично" отозвался об увиденном - "Как сильно действие звуков!" И всего-то? Гениальный творец с богатым воображением и непревзойденным поэтическим даром не мог так сдержанно отозваться о чуде природы и символе Армении, если бы действительно оказался лицом к лицу с этим магическим исполином! Ведь не было впоследствии ни одного русского поэта, который не восторгался бы видом великой горы в восторженных стихах и поэтических строках...
Продвигаясь с проводником к русскому лагерю, поэт пишет: "Утро было прекрасное. Солнце сияло. Мы ехали по широкому лугу, по густой зеленой траве, орошенной росою и каплями вчерашнего дождя. Перед нами блистала речка, через которую должны мы были переправиться. "Вот и Арпачай", - сказал мне казак. Арпачай! Наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России... Я поехал по широкой долине, окруженной горами. Вскоре увидел я Карс, белеющийся на одной из них".
Пушкин в нескольких строках дает подлинную картину состояния плодородной, но опустошенной зверствами турок Армении: "Я ехал по земле, везде засеянной хлебом; кругом видны были деревни, но они были пусты: жители разбежались. Дорога была прекрасна и в топких местах вымощена - через ручьи выстроены были каменные мосты. Земля приметно возвышалась - передовые холмы хребта Саган-лу, древнего Тавра, начинали появляться... Природа около нас была угрюма. Воздух был холоден, горы покрыты печальными соснами. Снег лежал в оврагах".
У ступившего уже на землю Западной Армении Пушкина вновь встречаем несколько вкраплений описания края: "Мы стояли в долине. Снежные и лесистые горы Саган-лу были уже за нами. Мы пошли вперед, не встречая уже нигде неприятеля. Селения были пусты. Окрестная сторона печальна. Мы увидели Аракс, быстро текущий в каменистых берегах своих..."
С множеством трудностей и приключений добравшись с войском до цели своего азиатского вояжа - завоеванного русскими Арзрума (Эрзрум, древнеармянский Карин), поэт делится первыми впечатлениями от города и, в частности, пишет о природе тех мест: "Климат арзрумский суров. Город выстроен в лощине, возвышающейся над морем на 7000 футов. Горы, окружающие его, покрыты снегом большую часть года. Земля безлесна, но плодоносна. Она орошена множеством источников... Арзрум славится своею водою. Евфрат течет в трех верстах от города..."
"Арзрумские" путевые заметки Пушкина - одна из ярких и нетленных страниц "армянской Пушкинианы", и без особого преувеличения можно сказать, что вся последующая, более поздняя путевая проза русских поэтов и писателей об Армении и армянском народе, его традициях, богатом материальном и духовном мире опирается именно на пушкинское наследие в этом жанре.
Армянское общество высоко оценило эту блистательную и реальную зарисовку великого русского писателя: художественный очерк "Путешествие в Арзрум" был одним из первых переведен на армянский язык и опубликован в 1883 г. в журнале венецианских мхитаристов "Базмавеп" ("Полигистор"), став, пожалуй, настольной книгой нескольких поколений армянской интеллигенции прошлых веков, да и сейчас подлинный ценитель пушкинского художественного мастерства с любовью и трепетом перечитывает "самое армянское сочинение" властителя дум - Александра Сергеевича Пушкина...
Роберт БАГДАСАРЯН, "Голос Армении"