«Потрясает дикость Азербайджана. Мысли только об этом», написал 18 января 1990 года в своем дневнике русский поэт Давид Самойлов. 28 лет прошло с тех пор, как в Баку целую неделю продолжались масштабные погромы, поставившие точку в долгой и славной истории бакинского армянства. Однако слова Самойлова не перестают быть актуальными. И не только потому, что все эти годы в Азербайджане не перестают цинично и целенаправленно искажать правду о «черном январе» 1990 года. Но еще и по той причине, что воинствующая армянофобия продолжает оставаться публичной государственной политикой Азербайджана, и уже в условиях отсутствия армян на территории этой страны находит иные, не менее варварские преступные проявления.
В Баку действительно не жалеют усилий для того, чтобы предать забвению истину о жесточайших погромах армян, начавшихся в этом городе сразу после «сумгаита» и продолжавшихся вплоть до своей кульминации в январе 1990-го. Однако все эти жалкие попытки неизменно обречены на провал, ибо существуют многочисленные факты, свидетельства, фотографии и видеоматериалы, подтверждающие непреложную истину: 13-19 января в столице Азербайджана был совершен геноцид, в результате которого погибли сотни, были искалечены тысячи и депортированы десятки тысяч бакинских армян. А главное – живы многочисленные очевидцы, для которых «баку» остается кровоточащей раной, незабываемой и непреходящей болью.
В июле 2017 года в рамках проекта «Обыкновенный геноцид» вышел в свет второй том сборника «Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев». В нем представлены воспоминания-интервью беженцев из Баку, ныне проживающих в США. Ранее сайт Panorama.am опубликовал главы из первого тома сборника.
Panorama.am продолжает публикацию ряда свидетельств из второго тома, предоставленных редакции руководителем проекта «Обыкновенный геноцид» Мариной Григорян. Подчеркнем, что в сборнике нашли место воспоминания не только армян, но и русских и евреев.
Полностью книга доступна здесь -
http://karabakhrecords.info/baku_genocid_2.html
Эрнест Аталян
Проживал в Баку по адресу: поселок 8-й километр, ул. Нефтепереработчиков, д. 93.
Родители мои из деревни Калага Исмаиллинского района. Там жили выходцы из карабахского села Гиши и большинство их носило фамилию Аталян. Дед рассказывал, что их было четыре брата, трое осели в Калаге, а четвертый ушел куда-то. В годы Геноцида, в 1918 году, жителей этого села турки практически полностью вырезали, причем очень жестоко: часть загнали в чей-то дом и сожгли, а остальных по одному подводили к палачу, и он шашкой рубил по шее. У моей прабабушки на всю жизнь остался шрам, потому что в конце палач так устал, что у него рука ослабла и он не смог ее убить, только шею изуродовал. Она притворилась мертвой и выжила. Это дед мне рассказывал.
В нашем селе была большая церковь с крестом из какого-то особого камня, который на солнце блестел, как золото. Когда турки захватили деревню, они сбили крест, думая, что он золотой. Недавно в Интернете я увидел кадры из этой деревни, там сейчас азербайджанцы живут. И конечно, от церкви следа не осталось – только руины фундамента. А сама церковь названа албанской.
Мы с сестрой родились и жили в Баку. В школе мы понятия не имели о национальностях. У нас в классе были и армяне, и азербайджанцы, и русские. Потом, когда они выдвинули лозунг о национальных кадрах, мы уже поняли, что азербайджанец должен быть начальником, а вот его заместителем – кто-то умный, тот, кто работать будет. Я расскажу историю, которая меня шокировала. После института меня направили в армию на два года, офицером служил в танковом полку, в армянском городе Кировакан (ныне Ванадзор. – Ред.). Там было несколько азербайджанцев, и я относился к ним нормально, считал, что мы земляки, поддерживал их… И вот в конце службы, когда мне оставалось буквально три-четыре месяца, меня вызвал особист и говорит: «Ты знаешь, что произошло в вашем танковом парке? Эти твои земляки выпили и хотели вывести два-три танка, чтобы расстрелять жителей Кировакана». Я говорю, не может быть. Он ответил, что у них все данные есть. Один из моих «земляков» и заложил дружков.
Я был в шоке. Это 1973 год! Представьте, все тихо, мирно, и несколько азербайджанцев договариваются вывести танк из парка и начать стрелять по жителям армянского города. У меня в голове не укладывалось: молодые ребята, по 18–20 лет, откуда в них такая ненависть? И я тогда понял, что эта ненависть передается из поколения в поколение.
К 1988 году у меня уже было два сына. Когда все началось, я был в командировке в Кузбассе, там работал. Звонил, конечно, домой регулярно. Когда жена стала по телефону рассказывать о том, что творится в Сумгаите, я поразился, как в советское время можно вот так запросто взять и резать людей. Не мог поверить в это. Вернулся из командировки и застал жену в жуткой панике. Она твердила, что надо быстро собираться и уезжать, что последствия будут страшными. Я пытался ее успокоить: мол, как такое может повториться в столице Азербайджана? Невозможно было представить, что и в Баку они могли делать все что угодно. Но когда я увидел, как они толпами ходят по центральным улицам, и орут там… Чего только они ни орали… Спать уже невозможно было, страшно. Жена, бедная, мучилась, все говорила, что у нас двое детей, зайдут и зарежут, надо уезжать.
Потом на какое-то время все затихло. Я подумал, что наконец навели порядок и продолжения не будет. Но затем все опять пошло-поехало… Жена уже вообще спать не могла, боялась за детей. В нашем институте начали предвзято относиться к армянам: азербайджанцы говорили, что мы, дескать, кушаем их хлеб, что это их земля, а нам тут не место, что мы заняли их квартиры и вообще – чтобы мы убирались. Короче говоря, я понял, что все идет к повторению того, о чем мне дед рассказывал. Все повторялось…
У нас в институте случай курьезный произошел, мы, армяне, потом между собой смеялись. Директор хранил драгоценности своей семьи на работе, в сейфе. И вот его ограбили. Он вызвал милицию, они начали составлять список краденого. И тут директор заявил, что это, мол, наследство от бабушки. А семья-то азербайджанская, поэтому, когда он включил в список золотой крест, украшенный бриллиантами, мы были в шоке. Откуда, спрашивается, у азербайджанца наследство в виде золотого креста? Он сам не сообразил, что ляпнул, а мы вслух не могли ничего сказать. Я-то знал, как резали жителей нашей деревни и все у них отобрали. Там у одного музыканта дудук был, покрытый перламутром, так лет через двадцать его сын увидел у азербайджанца вот этот самый дудук. А отца зарезали. Видимо, таким же образом и у директора нашего института в наследстве оказался золотой крест, покрытый бриллиантами.
Ситуация в городе между тем все ухудшалась. Меня, правда, с работы не увольняли, но жену уволили: она занимала хороший пост, а муж был армянин. Я взял отпуск, и мы с ней поехали во Владикавказ, там у меня родственники жили. Это был конец 1988 года, когда уже демонстрации вовсю пошли. Соседи по-разному относились: одни жалели, что мы уезжаем, другие радовались. Когда вещи вывозили, пока грузили, часть вещей исчезла. Детям было по 10–11 лет, они в школе учились. В школе инцидентов не было, они маленькие были, а во дворе старшего сына избили, причем сделала это взрослая женщина. По голове била ребенка и повторяла «эрмени, эрмени», проклятиями осыпала. Я на работе был, вернулся, жена рассказала. Это послужило толчком к отъезду.
Тетю мою, сестру отца, избили страшно. Как только она жива осталась… На нее женщины-азербайджанки напали в автобусе, за волосы схватили, повалили на пол и стали бить. Били по голове, а потом выбросили из автобуса. Она валялась на улице, к ней никто не подходил. И тетя из-за этого рассудка лишилась потом. Ее сын во Владикавказе жил, забрал ее туда, но она уже невменяемая была. Ей было всего лет 55–60. Младшая сестра отца успела с семьей выехать. Родители мои тоже спаслись, за полгода до январских событий им удалось выехать.
Мы остановились во Владикавказе. Нам помог мой друг-азербайджанец, Рамиз, он привез на железнодорожный вокзал, посадил в вагон. Мы заперлись в купе и боялись выходить, пока не выехали за территорию Азербайджана. А прибыв наконец во Владикавказ, в первые минуты были в шоковом состоянии: разминулись с родственниками, которые приехали встречать нас. Сидим с чемоданами, дети играют, а вокруг тишина такая… Состояние было необъяснимое: напряжение последних месяцев, когда ты жил в страхе, что твою семью убьют, и вдруг – полное спокойствие, и мы сидим расслабленные и радостные, что выехали, спасли детей и спаслись сами.
Конечно, нам повезло, что вырвались живые – и семья, и родители. Про имущество не думали, это дело наживное, главное – живы. Так закончилась наша эпопея, если так можно сказать, в «родном» Азербайджане, в «родном» Баку. А могилы родных остались там, на Монтинском кладбище, где хоронили не только армян, но и русских. Что осталось от этого кладбища – мы видели на снимках, его просто сровняли с землей. Позвонили в Баку, подруге моей тещи, она татарка, которая и рассказала нам, что на этом кладбище творилось. Там дорогу проложили и дома стали строить – даже кости не убрали, человеческие останки валялись рядом с домами. И когда жильцам предложили вселяться, они боялись, отказывались, говоря, что это проклятое место для азербайджанцев.
Я слежу за событиями, которые происходят в регионе. И считаю, что это вековое продолжение идет. Все вспоминаю, как теща моя рассказывала про своего соседа. Как-то приходит она с работы, а он сидит нож точит. Теща между прочим спросила, что он делает. А он ответил, что сейчас пойдет армян резать. Это был 1988 год. То есть он дождался момента, когда можно зарезать, убить, награбить. И они заходили, убивали, грабили, растаскивали все из армянских квартир, а потом эти квартиры занимали.
Провиденс, штат Род-Айленд, США.
4.04.2016 г.
Panorama.am