“Вряд ли, мне думается, в этом мире можно найти страну, где бы не проживали армяне. Судьба такая”, — считает писатель и путешественник Артем БАБАЯН. Он родился в Баку и после известных событий оказался с родителями в Ереване, затем в Москве. Потеряв родину, он так и не обрел новой. “А покуда по воле Бога моя душа живет в этом теле, я, словно кочующий монгол, буду передвигаться по миру в поисках великого Ничто”, — написал он в одном из своих рассказов. Поиск себя и родины сделал его путешественником. “У нас, в Эфиопии, много твоих земляков”, — рассказывал мне мой друг-эфиоп Тэдди. “Это я и наши соседи-армяне”, — показывал фотографию мой сосед по общежитию из Китая Чжоу Хунцзянь. “Мовсес — это же армянское имя? У меня друг есть, армянин, дома”, — рассказывал мне Шораб из Бангладеш”, — пишет он.
Предлагаем читателю некоторые из очерков Артема Бабаяна — вечного странника.
О 90-х...
90-е. Первые годы жизни в Армении. Наша семья переехала из Баку. Отец ушел на войну. Сбежал из больницы, где лежал после операции... язва желудка. А он ушел. Отправился защищать Родину. Дедушка (царствие ему небесное), тетя, бабушка, мама — все плакали, а я и два моих брата не совсем понимали, что происходит. Они пытались его вернуть. Но отец у меня упертый. Потом было полгода жизни в постоянном страхе и ужасе... от отца никаких известий, лишь слухи: его убили там-то... он служит у такого-то командира... его видели где-то тогда-то. Но мы ждали, и однажды он вернулся. Помню, что мы с братом сидели и делали уроки. В квартиру вбежал дядя и задыхаясь проговорил: “Он приехал. Аркаша приехал...” Этого было достаточно: забыв обо всем на свете, мы с братом побежали домой к деду. А там уже толпа людей. Любуются. Еле пробились. Папа...
МЫ УШЛИ ОТ ТОГО, ЧТО АРМЯНЕ...
...Случайно забрел на сайт Гриши Заречного — автора и исполнителя своих песен. Бард, одним словом. И наткнулся на текст песни “Баку”. Прочитав, понял, что этот человек такой же, как я, такой же, как и многие другие армяне, покинувшие Баку по известным причинам.
“Ай, Баку, джан-Баку, на твоем берегу
Было столько огней, жило столько друзей.
Где ж теперь вы, друзья? А где же сам теперь я,
Если снится мне Каспий ночами,
Ахмедлы, Гюнашлы, мы оттуда ушли
Мы ушли от того, что армяне...”
Признаюсь, стало грустно. Вспомнилось множество веселых эпизодов из детства, первые годы которого прошли на берегу Каспийского моря, в городе Баку. Вспомнилось, как родители рассказывали о своих тамошних друзьях, связь с которыми утеряна навсегда. Вспомнились их рассказы об их молодости. Смешные и веселые истории, которые они рассказывали по вечерам. Вспомнил, как мы (я, родной брат Самвел, двоюродный брат Антон и двоюродная сестра Анюта) сидели у бабушки на кухне и смотрели в окно на проезжающие мимо поезда. Вспомнил, как я с бабушкой ходил за хлебом, как я бегал на перроне вокруг нее, голосом имитируя движение поезда. И парк с аттракционами помню. Гранатовые сады помню и осетрину. Осетрину помню, потому что папа разводил ее в бассейне во дворе. Вспомнил, как мы с дедушкой ходили кормить кур и свиней. А потом торопились назад, домой, споря по дороге, кто будет качать маленькую сестру в коляске. А дома бабушка ругала нас: “Не шумите — Маргарита спит”.
Вспомнил соседей наших — азербайджанскую семью: муж, жена и двое детей. Частыми гостями они были в нашем доме, да и мы — в их. Много чего хорошего и доброго вспомнилось. А потом. Э-эх, а что потом. Тот же Гриша Заречный очень хорошо переделал известную “Долю” Боки:
“По земле судьба нас раскидала,
Нахлебались горя мы немало,
Как в тюрьме живем на этой воле, мама-джан,
Вот какая беженская доля.
Как в тюрьме живем на этой воле, мама-джан,
Вот какая беженская доля”.
Все произошло очень быстро. По крайней мере мне так казалось. В доме все стали суетиться и укладывать вещи. Каждый был чем-то занят и только мы с братом бесцельно шатались по дому и донимали взрослых своими вопросами: “Деда, а что случилось?”, “Па, папа, мы уезжаем?” — “Мы в Армению уезжаем”, — ответил тогда отец. А мы с братом ведь не понимали ничего. Как и не понимали, почему у нас больше нет сестры. Но я помню, что мы радовались и напевали на какие-то детские мотивы: “Мы едем в Армению”. Кто-то на поезде успел уехать, кто-то на самолете полетел, пока еще это было возможным. А потом началось что-то совсем непонятное. Это уже сейчас я знаю и понимаю, что происходило. А тогда...
Талоны на хлеб. Мы с братом по очереди ходили за хлебом. Дяденька на весах взвешивал полагающуюся норму и отдавал в руки. Родители запрещали отламывать и съедать хлеб по пути. Дома мама нарезала хлеб на куски. А после — на столе оставались крошки. Брат, слегка побаиваясь, быстро сгребал их в ладонь и проглатывал. Голодные были времена.
Пахстакан. В то время часто приходилось слышать это слово. Я тогда не понимал его значения, но мне совершенно точно было понятно: если человек — пахстакан, то он получает помощь от Красного Креста. И мы получали. Большие такие коробки. Рис, сахарный песок, мука, оливковое масло, сухое молоко в железных трехлитровых банках, чечевица. Так и жили от помощи к помощи в ожидании “коробок жизни”. А про банки с сухим молоком легенды ходили. Поговаривали, что в этих банках можно найти золотые ложки или украшения. Мол, кто-то находил. Помню, что первым делом всегда брались за эту банку, открывали и начинали тщетно искать золото. Порошок разводили кипятком, пили молоко. А банки не выбрасывали. Хранили. Потом мама в них комнатные растения выращивала. Отлично помню момент, когда отцу выдали его зарплату в новых деньгах — драмах. Дедушка принес блестящую 25-драмовую купюру. И положил ее на шкаф, рядом с часами. И мы любовались ею издалека. Тяжелые были времена, очень тяжелые.. Но хоть и было в то время для ребенка лишь одно счастье (это когда включали свет и вся детвора с радостными криками “Урррааааа! Луйс твин!” разбегалась по домам смотреть мультики), но то детство было счастливым. И мы были одной крепкой семьей.
МАМИКОН
До Тулуна я доехал на японском грузовом фургончике, который удалось застопить. Водитель высадил меня у заправки, я уже минут 50 стоял, пытаясь поймать машину в сторону Красноярска, но машин было очень мало и никто не останавливался. С этой бензозаправки и направился ко мне человек в форме охранника.
— Сколько километров уже? — обратился он ко мне. Его акцент показал, что это свой — армянин.
Незнакомец гипнотизировал меня. В его черных глазах была видна невероятно глубокая печаль. Армянская — какая же еще.
— Ну, пойдем, что ли, чаем тебя угощу.
На улице было холодно, я сильно замерз, поэтому с радостью принял его приглашение.
— Только ты подожди, я зайду, потом махну тебе рукой, ты быстро беги ко мне.
Махнул. Я закинул рюкзак за спину и побежал к нему. Сторожевые псы дружно залаяли. Мы прошли в сторожку. Охранник тут же поставил чайник на плиту. Потом указал мне на скамейку:
— Если сильно устал, ложись, поспи тут.
— Да нет, спасибо. Чаю попью и дальше поеду.
— Как дальше? Оставайся, чуть позже в деревню пойдем, примешь душ, поешь нормально, а утром я тебя до трассы провожу. Я тебя не выпущу уже отсюда. Ложись, спи.
Немного встревоженный таким поворотом событий, я все же отказался, пояснив, что мне в Томск нужно к вечеру пятницы добраться. Он достал сигареты, прикурил, сделал глубокую затяжку.
— Я могу в тайге один несколько лет прожить. Просто сейчас знакомым деньги нужны, вот работаю. Я в тайгу хочу, с природой жить. Там никто тебе глотку не грызет из-за денег.
Не веря своим ушам, я смотрел на своего нового знакомого, словно передо мной сидел сам Будда. А он продолжал:
— Вот ты сможешь в тайге жить? Умрешь ты там. А я могу. Вот закончу тут дела и в тайгу уйду. И плевать я хотел и на нефть, и на газ, и на деньги, и на этих людей тоже. Звери это, а не люди, Бога в них нет. А ты сам вообще откуда? На русского не очень похож.
— Армянин я. Из Армении. В Москве в университете учусь.
— Из Армении? Да-а-а. Арах кхмес?
А потом запел. Песенку из армянского мультика про мышонка Пуйпуй. “Я мышонок Пуйпуй, ла ла, лалала, ла”. Я заулыбался... Вдруг он начал читать армянские стихи. — А помнишь, мультфильм был такой — “Зеркало”. “кіпіЭі Пі щіХіщбхЩ”. Хороший мультик, правильный. Вот от всего сатанинского я и бегу.
— А армян тут много? — спросил я.
— Да, чуть ли не все население. Мы Тулун второй Арменией называем. Тут вообще много разного народу. Местные русские в основном потомки ссыльных. Ну, знаешь же, ссылали в Сибирь преступников всяких и других людей, неугодных властям. Но все мы — как кулак. Тут условия жизни такие. Все должны быть вместе. Иначе пропадем.
Чайник закипел. Он налил мне черного чая, из сумки достал лаваш.
— Еды я с собой сегодня почти не брал, да и съел уже все. Только лаваш остался. Но ты не стесняйся.
Я ел лаваш и пил чай. А он задавал мне разные житейские вопросы и вдруг спросил:
— Если я письмо напишу президенту, сможешь передать?
— Ну, лично-то передать не смогу, но отправить ему — да, конечно.
Он встал, подошел к окну, с подоконника взял лист бумаги и ручку, вернулся к столу и сел.
— Да о чем тут напишешь.? Мне все равно от него ничего не нужно. Может, Жириновскому написать? Хотя нет, он больной.
— Они все там больные, — отозвался я.
— Все? Вот и я так думаю. Больные все. Им только до своих карманов есть дело. А о том, как тут в Сибири народ живет, им по одному месту.
Я пил чай и медленно жевал лаваш.
— Уйду в тайгу. Там хорошо. Деревья, трава, воздух чистый. Вот уж где нет зла, так это в тайге. А ты в Армении-то давно был последний раз?
— Три года назад. А ты?
Он задумался, почесал затылок, но ничего не ответил. Потом еще одно стихотворение прочитал и закурил.
— А родители? Как тебя отпустили-то шляться по Сибири?
— Привыкли уже.
— Да. Человек быстро ко всему привыкает.
После небольшой паузы он закурил еще одну сигарету, а я допивал второй стакан чая, думая о своих родителях. Привыкнуть-то они привыкли, но все еще думают, что это временно и все пройдет. Они не воспринимают меня всерьез, когда я начинаю говорить им о том, что я собираюсь бросить аспирантуру и перебраться в Индию, а оттуда — в Новую Зеландию.
— Может, ты все же передумаешь и останешься?
— Вы уж извините, но хочу к завтрашнему вечеру в Томск добраться.
— Хорошо. Сам знаешь, как тебе лучше будет. Ты только мой номер запиши, когда доедешь до Томска. И свой номер мне оставь. Мало ли, вдруг в Москве окажусь. Я-то, видишь, лицом на уголовника похож, хоть и нет за мной никаких дел плохих. Милиция постоянно ко мне подкапывается.
Он написал свой номер на куске бумаги и протянул мне. Я написал свой номер и так же протянул ему бумажку. Мы читали записки.
— Мамикон.
— Артем.
У черта на куличках, в “непонятной глубокой дыре”, как назвал он Тулун, встретились два соотечественника, два странника, идущих каждый своей дорогой и не совсем понимающих, куда их эта дорога ведет.
Мы вышли из сторожки и направились к трассе.
— Если не уедешь, возвращайся — пойдем ко мне домой, отдохнешь, а завтра поедешь.
— Спасибо, не надо. Ты лучше приезжай как-нибудь, я тебя в тайгу поведу. Хоть поймешь, каково это, когда вокруг тебя только природа.
— Встретимся еще где-нибудь, — ответил я.
Увидев светящиеся фары машины, я вытянул руку вперед, а сам смотрел вслед удаляющемуся человеку. Машина остановилась. Я сел в нее и уехал. Скоро мы с водителем вовсю обсуждали повышение таможенных пошлин на иномарки, но я все еще думал о Мамиконе. Кого-то он мне сильно напоминал. Быть может, меня самого. А японский джип с правым рулем быстро мчался по заснеженным дорогам Сибири.
ЧЕТЫРЕ БУРЯТА, ИЛИ КЛЮКОВКА БУРХАНУ...
История эта произошла со мной, когда я из Улан-Удэ автостопом ехал в Читу. От Улан-Удэ до поворота на Кяхту меня довезла бурятская семья, после чего я ненадолго застрял. Я печально шел по трассе, рассматривая земли, широко раскинувшиеся по сторонам. Шел минут двадцать, а потом достал из рюкзака термос, чтобы выпить горячего чаю. Пока я возился, мимо проехал микроавтобус и вдруг остановился. Я обалдел от неожиданности, подбежал к машине, а там сидят четыре бурята.
Вот так я и оказался в самозастопившемся микроавтобусе в окружении четырех бурят. Завязалась очень даже оживленная беседа. Они задавали вопросы, я отвечал. Иногда они рассказывали что-нибудь про деревни, через которые мы проезжали. Часто произносили слово “семейские”.
— Вот видишь эти дома расписанные? Это семейские в них живут. Они закрытые. Мы для них — чужие. Вот подойдешь да воды попросишь. Они принесут, дадут тебе воды попить, а потом посуду, из которой ты пил, они в мусорку выбрасывают. Типа ты чужой и посуда уже осквернена. Вот такие они, семейские.
Семейские — это семьи старообрядцев. В такой вот старообрядческой деревне буряты сделали остановку, двое из них побежали в магазин и чуть позже вернулись с двумя бутылками клюковки. Мы поехали дальше. Позже сделали еще одну остановку. Все вышли из машины, взяли с собой одну бутылку. Я подумал, что они просто решили выпить и перекусить, поэтому остался сидеть в машине.
— Ты чего там сидишь? Выходи давай, чего ты как не свой прям? — обратился один из них ко мне.
Я с пониманием заулыбался, вышел из машины. Самый младший открыл бутылку с клюковкой и отлил немного клюковки на землю, кружась по часовой стрелке. Потом разлил в пластиковые стаканы. Один протянули мне.
— Нет, спасибо, я не пью, да и мне еще ехать далеко.
— Бери давай, ты что! Это же бурхан! Святое место! Обычай надо соблюдать!
Такого я не ожидал. Молча я взял стакан, и мы выпили за здоровье и благополучие. Бурханы — это боги земли. Тут у каждой местности, у каждого святого места есть свой бурхан. И, для того чтобы ублажить бога, ему делают подношения. Обычно местные проливают немного водки на землю бурхана. Почему именно водка, я не знаю. Говорят, можно и чай. Еще одна форма подношения — повязание ленточек на ветки деревьев. А если проезжающие мимо бурханов люди торопятся и не могут остановиться, то они бросают в окно монетки.
Закончив обряд подношения, мы вновь сели в машину и поехали дальше. Километров через десять — очередная остановка. Святое место. Понятно, я промолчал и вместе с ними вышел из машины. Самый младший взял вторую, еще не открытую бутылку, и совершил подношение бурхану.
— На новом месте нужно открывать новую бутылку, — пояснили мне.
Мы выпили еще раз. На этот раз буряты предложили выпить за то, чтобы я удачно добрался до Читы. Меня охватывало неописуемое чувство восторга и радости. Я, армянин, проехал автостопом почти 6 тысяч километров от Москвы и сейчас стоял у одного из бесчисленных святых мест на бурятской земле, и четыре бурята, совершая подношение бурхану, пили за то, чтобы я благополучно завершил свое путешествие. Это был один из самых удивительных моментов в моей жизни, который я еще долго буду помнить. Расставались мы как давние друзья. Мы пожали друг другу руки. Буряты в очередной раз самым сердечным образом пожелали мне удачи. Я ответил тем же. Когда я уже собирался закрыть дверь, один из них сказал:
— Смотри, по этой дороге пройдешь еще три километра, там будет село. Нашу машину легко найдешь. Если вдруг застрянешь тут, долго не думай, приходи к нам. Понял?
До Читы еще примерно 500 километров, вокруг ни души. Трасса пустая. Я закинул рюкзак за спину и потопал вперед, напевая блюзовые песенки.
АСТРОЛОГ
У моего тела на этой планете будет два окончательных пристанища — священные воды реки Ганг в Индии и священные воды реки Аракс в Армении. А покуда по воле Бога моя душа живет в этом теле, я, словно кочующий монгол, буду передвигаться по миру в поисках великого Ничто. Смысл не в том, что именно ты ищешь. Смысл — в самом поиске. Эти поиски и привели меня в один январский день к астрологу Агинского дацана, величаво раскинувшегося в степи. ...Я осторожно открыл дверь небольшой деревянной постройки и прошел внутрь. За столом, справа от входа, сидел лама в желтых одеяниях. Он беседовал с бурятской семьей. Я ничего не понимал. Лишь смотрел на них растерянно, не зная, можно ли мне говорить или нет.
— Вы по какому вопросу? — обратился ко мне лама.
— Я к астрологу.
— А что вам нужно?
— Поговорить хотел. Я из Москвы, автостопом приехал сюда.
— Ладно, присядьте, подождите, — он указал на диван, расположенный напротив его стола.
Бурятская семья, положив немного денег ему на стол, встала и покинула комнату. На их место села полненькая женщина. Они опять заговорили на бурятском языке. Я сидел и наблюдал за ними. Лама начал проводить какой-то обряд. Возжигал благовония, начитывал мантры, бил в тарелочки, барабанчики, брызгал водой в разные стороны, освящал молоко, водку, печенья, конфеты. Вскоре и эта женщина ушла. Наконец лама, который, как оказалось, и был астрологом, пригласил меня сесть напротив него.
— Ну, рассказывай, что тебя сюда привело.
— Смотрел передачу одну про Иволгинский дацан и хамбо-ламу Итэгелова. Там и про Агинский дацан рассказывалось немного. Вот, интересно стало, приехал посмотреть что здесь и как, с ламами пообщаться.
Как я понял, основная деятельность астролога заключается в том, чтобы предсказывать людям, хорошо или плохо закончится то или иное задуманное ими дело. Для этого астролог сначала подробно расспрашивает и формулирует для себя заданный вопрос, спрашивает год рождения и просит назвать любое число от 1 до 100. Астролог записывает это число на бумагу, потом молча о чем-то размышляет и дает ответ: “Да, все хорошо будет”. Вот и мне предстояло сформулировать конкретный вопрос. Однако я не совсем понимал, о чем его спрашивать.
— Я вот подумываю о том, чтобы бросить аспирантуру и уехать в Индию или в Тибет, поселиться в каком-нибудь храме и помогать им чем смогу.
— Плохо это. Я тебе сразу могу сказать. Здесь даже думать не надо ни о чем. Мы в буддизме больше всего образование ценим. Человек должен получить образование, потом заработать много денег, купить машину и квартиру. Это в первую очередь.
— А как же сострадание? Любовь к ближнему?
— Какое сострадание? Это все для святых людей, для Бодхисаттв. Мы же простые люди. И мы должны в первую очередь получить образование, купить квартиру, машину. Без денег человек никому не нужен.
— Ну, я магистратуру окончил.
— Магистратуру каждый может окончить, а вот аспирантуру — единицы.
Я сидел и не знал, что ему сказать. До этого момента я был уверен, что смысл жизни буддиста и уж тем более монаха — достижение просветления, достижения состояния Будды. Однако сейчас лама в пух и прах разносил мои представления о буддизме. Его слова никак не укладывались в моей голове. Буддийских монах, сидя напротив меня, утверждает, что сострадание к ближнему — это второстепенная вещь в буддизме и что деньги важнее.
— Но как так? — растерянно спросил я. — Как могут быть деньги важнее любви к ближнему? Как добыча денег может стоять выше любви к окружающим людям?
— Вот чем ты можешь помогать людям?
— Да хотя бы тем, что могу подойти к совершенно незнакомому человеку и обнять его, поделиться с ним теплом. Знаете, как много людей нуждаются в любви? Как много одиноких людей в этом мире, которые только и мечтают о том, чтобы хоть кто-нибудь их обнял.
— Думаешь, ты кому-нибудь будешь нужен в Индии без денег? Им всем спонсоры нужны. Знаешь, скольких я видал таких, как ты? Которые хотели все бросить и жить в храме? Людям реальная помощь нужна, а не тепло.
— Ну хорошо. Я могу, например, ходить каждый день в деревню, вот рядом с дацаном, спрашивать, кому помощь нужна. Наверняка там есть старики, которым нужно дров наколоть или еще чем-нибудь помочь по хозяйству. А значит, им можно помочь, при этом совершенно не имея при себе денег.
— Ну да, это уже реальная помощь. Все равно прежде всего нужно заработать денег, купить квартиру, а уже потом можно и путешествовать, и людям помогать. Бездельники никому не нужны. Вон у нас у самих тут 10 лам-бездельников шатаются туда-сюда, не знаем, куда их пристроить.
Лама продолжил:
— Вот когда у тебя будут деньги, тогда ты и будешь там, в Индии, кому-нибудь нужен. Так что собирайся давай назад в Москву, доучись, купи квартиру, машину и уже потом приезжай сюда, поговорим. А так шляться не имеет никакого смысла.
Я сидел, совершенно разбитый, не зная, что говорить дальше. Да и не хотел уже что-либо говорить вообще. Лама, заметив мою растерянность, обратился ко мне:
— Ну хорошо. Давай число от 1 до 100 назови не задумываясь. Вопрос, значит, такой — хорошо ли сложится твое будущее, если ты бросишь аспирантуру?
Я назвал число, он записал на бумажку и, не задумываясь, радостно сообщил:
— Ну вот, я же говорил тебе, что плохо. Это и так видно. Я же тебе сразу сказал. Сколько я таких, как ты, встречал. Так что возвращайся назад и продолжай учебу, заработай денег, потом приезжай, поговорим.
— Ладно, спасибо, — после небольшого молчания ответил я, взглянув в улыбающееся лицо ламы-астролога. Затем полез в сумку за деньгами.
— Небольшую сумму, символичную, — проговорил лама.
Положив на угол стола 50 рублей, я встал и направился к выходу.
— Заработаешь денег, потом приезжай поговорим. Договорились?
На улице толпились женщины и собаки. В синем небе неприлично ярко и тепло светило январское солнце. “Один монах — это еще не все Учение”, — подбадривал я себя, ступая по хрустящему снегу.
Подготовила Елена Шуваева-Петросян, "Новое время"